Земля соленых скал - Страница 16

Наконец медведю надоели напрасные усилия. Он прорычал еще несколько раз все ленивее и тише, опустился на четыре лапы, зевнул и медленно пошел в чащу молодых грабов. Мы прислушивались в напряженном молчании. Треск ломающихся веток затихал вдали. Танто рассмеялся и, когда в лесу снова воцарилась спокойная тишина жаркого полудня, бесшумно соскользнул на землю, а я последовал за ним.

Но не успели мы сделать и пяти шагов, как с противоположной стороны, откуда мы перед этим пришли, выскочил тот же медведь. К счастью, Танто увидел его сразу. Я закричал, колени у меня ослабели, я был уверен, что уже ничто меня не спасет. Но брат сумел подбросить меня на ветку и сам, как птица, взметнулся из-под самых зубов зверя. Я совсем утратил мужество. Вспоминая предостережение Черной Руки о том, что первая ошибка охотника может стать его последней ошибкой, я потерял веру в спасение, даже веру в предусмотрительность и мудрость своего брата.

А у него даже глаза побелели от ярости; он метнул сначала томагавк, потом нож. Но рукоятка томагавка зацепилась за ветку, и он не попал в цель. А нож, вместо того чтобы ударить в самую пасть, поднятую к нам, только скользнул по клыкам, калеча губы, и пробил переднюю лапу.

Поднялась целая буря – отшельник бесился, его рычание разносилось над лесом, как раскаты августовских громов. Молодые деревца, вырванные с корнем, летели во все стороны, земля, подбрасываемая вверх могучими лапами, долетала до нас, засыпала глаза и рот. Маленький камешек угодил мне прямо в верхнюю губу, и я ощутил во рту вкус крови.

Лес вокруг замер. Кроме треска деревьев, ломаемых бурым братом, и его рычания ничего не было слышно. Маленькая трясогузка, севшая около меня на ветку, так оцепенела от страха, что я мог бы взять ее рукой.

Подножие нашего дерева выглядело так, будто здесь вели бой сто воинов. В зеленом мху виднелись черные пятна ободранного дерна, в воздух все еще летели ветки, комья земли и клочья медвежьей шерсти, вырванной им самим в бешеной ярости. Даже Танто замолк и смотрел на отшельника глазами, больше напоминавшими мои, – глаза испуганного ути, а не взрослого охотника.

Тени деревьев вновь начали ложиться косо. Не знаю, не помню, сколько времени могло пройти с тех пор, как мы снова залезли на дерево. Стиснутые на ветках пальцы деревенели, перед глазами мелькали темные пятна.

Внезапно я ожил: Танто, выпрямившись и приложив руки ко рту, издал высокий и громкий крик. Медведь замолчал и, подняв морду кверху, начал недоверчиво нюхать воздух, еще на минуту лег у подножия нашего дерева, зализывая раненую лапу и принюхиваясь.

Тут услышал и я что-то вроде далекого фырканья коней и топота копыт по мягкому грунту. Танто снова начал кричать.

А медведь, по-видимому, учуял, что ему угрожает опасность, вскочил и быстрой рысцой скрылся в лесной чаще.

Нас спасли Овасес и Большое Крыло. Никто из них не промолвил ни слова, но Танто, рассказывая о том, что произошло, опустил голову и смотрел в землю так же, как это делал я, когда мне приходилось признаваться в какой-нибудь мальчишеской глупости.

Мы возвращались в соление следом за Овасесом. Когда мы уже шли по тропинке, ведущей к лагерю, и когда ко мне вернулась вся моя храбрость, я промолвил непринужденным тоном:

– Я считаю, брат, что даже величайший охотник не знает всего и величайший охотник не учится на собственных ошибках, иначе можно сделать такую ошибку, которую уже не исправишь, и придется тогда плясать Танец Смерти на северном небе. Почему ты не взял с собой лук, разумный брат?

Но на этот раз мудрость Черной Руки обернулась против меня. Не вовремя я повторил его слова. Рука у Танго была еще тяжелее, чем у Овасеса и Черной Руки: всыпал он мне действительно по-братски.

Итак, я узнал другую истину: над чужими ошибками не следует смеяться.

Но, разумеется, с тех пор ни я, ни Танто не ходили в лес без лука и острых стрел в колчане.

Среди чащи леса слышу поступь зверя,
В вышине я вижу гусей вереницы.
На путях подводных —
Стаи быстрой рыбы,
Что, как стрелы лука,
В глубине мелькают.
О, великий выйдет из меня охотник,
Стрелы мои будут смерть нести и гибель.
(Из охотничьих песен)

Глава V

В этот вечер я долго не мог заснуть. О нашем приключении я не все рассказал даже Прыгающей Сове, но каким-то чудом многие знали о нем больше, чем этого хотелось бы Танто и мне.

Дошло уже до того, что я подрался с одним ути из рода Оленя, который начал петь песенку о двух великих охотниках, поймавших в чаще леса свой собственный страх. Поэтому сначала мне не давал уснуть еще свежий стыд, потом же из каждого сна на меня надвигалась изрыгающая огонь и дым пасть медведя, а в голове гудело от его рычания.

Но вдруг я вскочил на ноги, потому что, хотя я и широко открыл глаза, рычание не смолкало. Сердце у меня замерло, и только немного погодя я понял, что это отзвук далекой грозы.

Я приоткрыл шкуру у входа в палатку. Гром затих, и только синие молнии дрожали и метались по небу, будто крылья птицы, подбитой стрелой охотника. Гроза обходила нас стороной. Над черной чащей мчались стаи туч, словно стаи духов, словно пенистая волна водопада. Над селением веял быстрый чистый ветер. Я успокоился и почувствовал большую усталость… Молнии еще сверкали над чащей, но это зрелище казалось уже таким тихим и спокойным, как полет лебедя.

Возвращаясь обратно; я внезапно услышал, что у самого входа в палатку кто-то скулит. Это был Тауга. Я сначала обрадовался: ведь он три дня пропадал в лесу. В этом, правда, ничего удивительного не было, так как мы летом никогда не кормим собак, и они сами для себя охотятся, но всегда приятно снова увидеть собаку-друга. Однако, когда я наклонился к нему, вся радость моя прошла. Нос у пса был сухой и горячий. Он тяжело дышал и весь дрожал.