Земля соленых скал - Страница 28

Но это была бедная земля.

Целыми днями, часто до поздней ночи, мы носились по всем ущельям и отрогам гор, охотясь за всем, что годилось в пищу: за кроликами и сусликами, белками, дикобразами…

Мы добывали мяса, сколько могли. Но его все не хватало. Тем более, что Овасес запретил женщинам трогать запасы сушеного и тертого мяса. И что еще хуже, места эти были очень бедны ягодами, грибами и съедобными кореньями.

Хотя голод еще и не начался, но сытость уже кончилась.

День проходил за днем.

Промчался месяц Красных Листьев и Большой Росы, а воины все не возвращались.

Не раз мы с Совой взбирались на скалистые отроги и просили Великого Духа, чтобы он дал нам хотя бы раз убить в этой суровой долине большого оленя или лося.

Мы клялись пойти за это на Святую Гору и просидеть там в честь Маниту пять дней и пять ночей без еды и без питья. Но ничего не помогало. Мы не встретили ни лося, ни оленя.

Наконец на девятнадцатый день нашего пребывания в Долине Земли Соленых Скал стоявший на страже мальчик из рода Танов оповестил, что прибывает один из наших воинов.

Случилось это в полдень, когда женщины готовили пищу.

Мы выбежали навстречу посланцу. Им оказался Желтый Мокасин. Это он когда-то привел мне в лагерь Молодых Волков коня. Желтого Мокасина отец обычно всегда посылал гонцом.

Конь Желтого Мокасина был загнан почти до смерти. Да и сам воин выглядел так, будто он много дней не касался ни еды, ни питья. Мы приветствовали его радостными криками, но он проехал мимо, не заметив нас и даже не подняв руки.

Он заговорил лишь тогда, когда подъехал к костру, где сидели Овасес и трое старшин племени.

– Воины, – начал он бесконечно усталым голосом, – прибудут к вечеру. Приказано, чтобы женщины приготовили лыко и тертую дубовую кору и много горячей воды. Есть раненые.

Все слушали в полном молчании. Один из стариков что-то невнятно бормотал. Глухой Большой Глаз встал и напряженно смотрел на губы Желтого Мокасина, стараясь понять, что он говорит. Желтый Мокасин был настолько утомлен, что не мог громко говорить, он почти шептал.

– Есть ли убитые? – спросил Овасес.

Его резкий голос подстегнул Желтого Мокасина. Он снова выпрямился и ответил громко и внятно:

– Убитых нет.

Овасес приказал подать гонцу еду и воду.

Над племенем нависла угроза несчастья.

Когда солнце уже скрылось за вершинами гор и в долине начала сгущаться тьма, снова послышался крик дозорного. В конце долины появился возвращающийся отряд, возглавляемый отцом. На этот раз мы не выбежали навстречу. Все племя, собравшись на лагерной поляне, ждало своих отцов и братьев.

Всадники подстегнули измученных коней Хотя лица воинов были раскрашены в цвета победы, ни они, ни ми не издавали возгласов радости. Между лошадьми на растянутых попонах лежали раненые Когда отряд остановился, мы бросились помогать женщинам переносить раненых под надзор стариков и шамана.

Раны у воинов были удивительные – будто бы орел вырвал у них куски тола Это следы огнестрельного оружия белых.

Только когда всех раненых перенесли в палатки, Овасес разрешил Молодым Волкам разойтись по своим семьям чтобы приветствовать отцов и братьев Я возвращался в наше типи медленно, неуверенными шагами Я гордился отцом, который привел отряд к победе, и братом, который, хотя и не прошел еще посвящения, все же был допущен к борьбе вместе со старшими. Но я только что помогал перенести в палатку Быструю Стрелу. Это был отец того толстого малыша, который причинил столько хлопот своей матери, крикливой и веселой женщине с круглым, как луна, лицом. Теперь она не кричала и не смеялась а малыш притих в углу типи, прижавшись к своему медвежонку.

У Быстрой Стрелы на спине была рана такая большая, как две сложенные вместе ладони. Пуля попала ему в грудь – Быстрая Стрела не поворачивался к врагу спиной, но, выходя через спину, она вырвала кусок мяса, будто удар медвежьей лапы.

Быстрая Стрела не стонал Глаза его были полузакрыты. Он часто дышал, а по лицу скатывались большие капли пота. Жена беззвучно плакала Глаза толстого малыша блестели, словно у перепуганного зверька…

Перед самым нашим типи я пустился бежать. С радостным криком я бросился на грудь отцу, потом обнял брата Они были утомлены и молчаливы. Тинагет так же молча готовила еду. Говорила только мать. Она говорила о том, как ждали мы их возвращения, как мальчики охотились, а женщины собирали ягоды и грибы. Ее низкий голос звучал, как воркованье голубя. Хотя говорила она о незначительных вещах, я хорошо знал, что за этим скрывается. Но не полагалось ни ей, ни сестре, ни мне задавать какие-либо вопросы о походе, если отец сам ничего не рассказывал. Я чувствовал, как эти невысказанные вопросы просятся матери на язык, как ежеминутно посматривает она то на Тинагет, то на меня, то на Танто, ища помощи, поддержки.

Наконец она решилась.

– Заслужил ли, – спросила она, – заслужил ли Танто того, чтобы и в дальнейшем ходить тропою воинов?

Танто даже не вздрогнул, зато отец удивленно и недовольно посмотрел на мать. У нас в семье было известно, что мать поступает иначе, чем другие женщины племени, настоящие индианки Мы знали также, что некоторых женщин, которые пытались следовать ее примеру, сурово наказывали их мужья. Отец никогда даже голоса не повышал на мать Но все же он не мог сдержать движения тихого гнева перед этим нарушением старых обычаев племени.

Но осмелевшая мать, улыбаясь, повторила вопрос:

– Заслужил ли Танто?..

– Танто, – перебил ее будто бы сурово отец, – Танто заслужил одобрение лучших воинов.